Смута - Минувшее

1993 год. Октябрь.  В тот вечер пробираясь  старыми московскими переулками, ныряя в глухие сквозные проходные дворы,  Вика ни  как не могла  понять куда и зачем рвется оголтелая толпа людей в камуфляжах, в драных пальто и телогрейках, почему ослепляя синим светом мигалок на крыше милицейских «ПГ», скрываясь от толп и пугая одиноких  обывателей, спешащих домой, ползут в ночи. Не понимала, да впрочем, и не хотела понимать.  Кто-кто, а она была  погружена в свой мир. И у  границ этого мира стоял часовой и говорил всякому приходящему: «Стой! Этот мир не твой!»   И видимо сама судьба хранила Вику в тот миг. Она добралась до дому спокойно, не встретив в тот ночной поход ни одной сволочи, которая появляется в самый счастливый момент и мажет грязью по судьбе. Как бы то ни было все прошло хорошо.

В подъезде она встретила лишь соседа - старого еврея, пережившего всех своих  родных. Он с видом испуганной мыши выглянул из–за дверей своей квартиры и вслушивался в окружающий мир. Увидев Вику, он вышел, на лестницу.

- Вы видите, Вика, ОНИ опять начали этот ужас революции, - таинственно прошептал он.

- Что возьмешь от толпы? - пожала плечами Вика. - Спокойной Вам ночи.

- О, какой, может быть, покой? - протянул сосед и  скрылся за своей массивной дверью. Послышались многочисленные щелчки замков.

Вика легко вспорхнула  на свой седьмой этаж и прошла  в темноту квартиры. Здесь, не включая света, она сняла плащ в прихожей и прошла в большую комнату, окна которой выходили на пешеходную ныне улицу. Сквозь открытую форточку слышался гул бронетранспортеров, визги, гвалт толпы и обычные нынче ночные  пересвисты. Вика покачала грустно головой, улыбнулась с сожалением и губы выдохнули лишь:

- Толпа.

После этого она стояла молча и смотрела на небо, не слыша шума улицы. Но свет улицы  мешал видеть четко звезды,  и Вика прошла в маленькую спальню, окна  которой выходили в темный задний двор, на противоположном конце дома. Здесь звезды были ясны и чисты, как им и положено быть. И Вика вздохнула легко:

- На конец - то покой.

Ночь. Начало октября. Было чистое небо, но беспокойное  состояние атмосферы. Атмосферы Земли и атмосферы души. Говорят, они не отделимы. Верю и  надеюсь, что  это так и есть, так и  будет. Но, наверное, кажется, что так не было. Раньше люди умели подчинять свои души своим личным эмоциям, а в данный период земного летоисчисления мы ослабли телесно, да и душевно и стали в полной и неотвратимой  зависимости от состояния атмосферы. Мы отживаем свой период и деградируем.  Увы, но это так. Это конец. Наш конец, но чье - то начало. Одно лишь мучает вопросом: будет ли  следующий, пришедший следом, лудьше нас?

За окном раздался выстрел.

- Толпа!

Но вот мгновение и Вика не слышит заоконье, этот предел безнравственности. Она стоит и смотрит перед собой, не видя в темном дворе ни чего. Но это лишь внешнее спокойствие невиденья. Вика видит то, что не увидеть стороннему наблюдателю. Видит она...

Неожиданный звонок вдруг прорывает звенящую тишь раздумий, телефонными своими трелями прорываясь через частокол задумчивости сознания.

Вика встала и, пройдя через полумрак комнат, в прихожей почувствовала, где сегодня может стоять телефон. Дело в том, что немногочисленные ее друзья имели за собой привычку переставлять телефонный аппарат с места на места и телефон всегда приходилось искать в самых невероятных местах прихожей.

Трубка взволнованным голосом прокричала:

- Виктория, ты дома? Я так и знал! За кого ты? С кем ты? С нами или с этими нынешними - бывшими?

- Знаешь, Костя, - ответила спокойно Вика, - я плюю и на тех и на этих. Все они - толпа! И не более. Прости, на сегодня это мое любимое слово. Прощай!

И Вика повесила трубку.

- Вот ведь национал - идиот, - улыбнулась она в темноте и пошла на кухню пить кофе. Спать ей совсем не хотелось.

Да и я  в эту ночь спал мало. Но не смута, творящаяся, в городе не давала мне заснуть спокойно, а  мысли  иного рода. Что-то звало меня, вдаваясь во всю  смутность и возможно  глупость мыслей вырваться вновь из городской суеты столицы, да и, в общем, городских безвыходностей, и людских идей  самоуничтожения, и взметнувшись пусть маленькой звёздочкой полететь туда, где меня ждут и верят. Я хотел в тот миг человеческого понимания. Хотел, как никогда  в жизни. Я хотел любить. И любить не только себя, но и какое - то  высшее, по -  сравнению со мной, существо. Я хотел, (я понял это!)  видеть Вику.

Я подошёл к телефону и набрал номер. С начало трубка не отвечала, потом  вечность шли зовущие  гудки, и лишь после я услышал знакомый голос:

- Абстронг, это ты?

- Да, - выдохнул я, и казалось тяжесть  уходит с сердца и на душе вновь появляется  знакомый покой.

- Я  знала, что это ты. Я ждала тебя. Почему ты не приехал? - прошептала Вика, как будто бы  пушинкой, щекоча моё ухо словами.  

- Я не знаю. Видимо, так написано на судьбе. Ты хочешь, чтобы я  приехал.

- В городе ночь  и опасно, - проговорила  она,  поставив, как бы ударение на последнем  слове.

- Но ты хочешь, что бы я приехал? - спросил я.

- Да!                                         

- Я  приеду.

- Но сегодня в городе опасно, - беспокойно проговорила Вика.

- Не опасней, чем ежедневно и ежечасно. Я еду.

- Я  жду, - не скрывая своей радость, ответила Вика.

Трубка прогудела мне своё «прощай».

Ночь была  как ночь. В  меру звёздной, в меру ветреной  и мрачной. Но в тот же самый момент она резко отличалась на  окраинах и в Центре города. Но в этом различие ничего не было сверхестественого. Каждая ночь в любом из крупных городов такова. И смута, царившая, в Центре в самом малом  своём количестве беспокоила окраины. Да и в Центре смута была не обвальной, а какая-то кучкообразная. Так где-то стреляли, а где-то мирно спали, не сколько не волнуясь за завтрашний день. Не спали, пожалуй, лишь те кому было что терять. Хотя не у всех было так. Я  и вика тоже не спали, но нас смута не касалась. Мы  боялись лишь не увидеть друг друга. И поэтому я спешил.

Я  бегом добрался до метро  и, нырнув в  полупустой вагон,  поехал с окраины города в его Центр. Люди сидевшие в вагоне, как я заметил, смотрели на всякого входящего со скрываемым  испугом в глазах. Они в данный момент городского бытия стали  бояться за себя больше, чем обычно. В вагоне сидели в основной своей массе обыватели, возвращающиеся домой, со своих дел, но были  и те, что  как видно под влиянием речи мэра или под влиянием  мятежников рвались в Центр на борьбу. Я  не судил не тех, не других. У каждого своя дорога.

Я  стоял и  смотрел, изучая через отражение людей. Они были такие однородные и разные и всё же толпа. Кто поручиться, что завтра новый правитель не заставит их крушить храмы и памятники новых (нынешних) вождей. Серая масса без цвета,  как и в отражение вагонного стекла, всегда готова для заряда в пушку власти. Это ужасно!

Вот парень в  кожзаменителе  с душезаменителем  в глазах, готовый на всё, но не делающей ничего. Вот  старуха - батон  с куском арматуры в сумке - коляске. Эта будет орать о бесправии, имея всё. Вот  мужик лет сорока пяти. Просто работяга. В меру пьющий, в меру работающий, в меру живущий. Существующий на всю катушку. Вот я. Просто Человекоеденица. Тёмная сума безумная от ума, в чёрную безлунную ночь. Не понятный никому. Любимый Викой. Вот день. Повседневный. С рождением, смертью, горем, смертью, любовью и ненавистью. А это ночь. Моя вторая любовь. Не  хочу говорить о ней плохо, поэтому не скажу и хорошо. Просто это Ночь. А мимо идёт жизнь. Хотя нет,  не мимо, а рядом, в нас, с нами, не отставая и не обгоняя. Иногда она проходит мимо и это значит, что ты устал и отстал. Значит, ты постарел и сошёл с дистанции. Загнанных  же лошадей пристреливают. О, Смерти  не будем - я ещё молод.

Поезд тормозит. Станция. Что-то  бубнит голос  машиниста, и все встают и выходят. И  я выхожу, предавшись движению толп. Становясь на миг, толпой неся в себе Человека.

Поезд дальше не идет, и я выхожу наверх в город. Это вокруг меня начало Центра. Я на его окраине. До дома Вики далеко и я, видя как по проспекту с окраины Города едут бронетранспортеры, бегу в сторону Центра Центра к дому ждущей меня Вики. Улицы освещены плохо и одинокие прохожие, услышав мои бегущие шаги, жмутся к стенке и крепче жмут сумки к себе обоими руками. А я пробегаю мимо даже не притормаживая на перекрёстках, мигающие то красными, то зелёными огнями. И чем ближе к Центру, тем  толпы стали попадаться чаще. Что они хотели, я не понимал, как впрочем, и они не понимали этого. Просто  им хотелось идти  куда-то в толкание, в крики. Поорут, помитингуют, пообнимаются, прокричат «ура» и уйдут по домам, забыв, что было и, зачем они собрались.

А я бегу, бегу, бегу. Мне всё равно, что хотят толпы, ведь где-то в камнях города, в его монолитах меня ждет в своём  квартирном заточении Вика. Летом она дарила мне счастье там, в поселение у моря. Вика говорит, что я спас её от душевного одиночества. Но так ли это? Ведь казалось, сама судьба толкала нас на эту встречу, Бог вёл к тому берегу, где нас соединила судьба. И вот камень города развёл нас на расстояние разных районов, но мы всё так же рядом душами и летим на первый зов. И теперь ей было плохо и я должен быть  рядом. Это не был  женский каприз или прихоть, это была простая человеческая потребность Человека. Человека нужного мне. Любимого моей сущностью на странной планете Земля.

Я бегу и кажется даже свистки и окрики патрулей, таких одиноких и пугливых, минуют мою персону. То ли они видели во мраке, как я горю любовью,  и  что я не несу в себе зло обществу (толпе!), то ли я стал, не видим в ночи, летя подобно молнии.

Вбегаю в подъезд дома Вики. Так знакомо взвизгивает пружина на двери, сверкнули ещё целые витражи в окнах  и я, улыбнулся. Проскочил, как обычно,  не работающий лифт и по знакомой лестнице засыпанной  белёсой меловой пылью проскочил на седьмой этаж. Здесь рывком выхватываю ключ на цепочки и открываю заветную дверь.

В лицо ударяет тёплое дыхание квартиры и ожидания. Проплываю не чувствуя под собой ног в прихожую, скидываю туфли и иду бесшумно в тишь комнат. Она встречает меня темнотой. Вся квартира во мраке. У окна стоит Вика спиной к входу. Я говорю тихо:

- Вика, я пришёл.

Вика оборачивается и, вскрикивая, кидается ко мне в руки. Лицо её тыкается в моё лицо, ища губы. Я чувствую при этом мокрое от слёз лицо Вики и лишь  нежно прижимаю  всю её  к себе. Она затихает и кладёт голову ко мне на плечо. Волосы её щекочут мне губы, и я лишь молча, глажу Вику по спине. Так мы и стоим в тёмной комнате в городе, погружённом в ночь, где тихо идёт борьба за власть. Я же люблю Вику. Нам хорошо и спокойно. Мы вместе и нам больше никто не нужен и не интересен. Не отрывая от покоя Вику, я беру её на руки и несу к креслу. Сажусь в него и обнимаю свою любимую.

- Знаешь, Абстронг, мне было страшно, и я изображала безразличие, - шепчет, приподнявшись, смотря в темноте на меня, Вику.

- Это бывает, Вика, - успокаиваю я её, - я сам боялся за тебя.

- Но это не трусость. Это забота, - возражает Вика, - а я трусила.

- Но ты – девушка, женщина. Тебе можно.

- Нет, нельзя. Я, прежде всего – Человек, а потом всё остальное.

- Это не всё остальное, а самое главное, - улыбнулся я в темноте.

- Но… - начала Вика возбуждённо.

- Сельви, я люблю тебя, - обнимая, сказал я. Вика вновь легла мне на плечо.

- Не волнуйся всё приложиться в этой смуте, в этом городе, в этом мире, - говорю я тихо. – Знаешь, пора спать. Ты устала – я тебя уложу.

Кладу Вику на соседнее кресло, встаю и иду в спальню стелить постель Вики. Пока я стелю, Вика уходит в ванную комнату и тихо умывается. Постелив, какое – то время стою у стола Вики, где лежит её рукопись по – истории варварских государств начало эры. Вика говорит, что мы в наш век уподобились данным народам, руша цивилизации чуждые нам, но не создаём своей. И Вика, как обычно права. Я закрываю глаза и лечу мысленно по коридорам истории. По коридорам с её тупиками наций нашей с вами Земли.

За спиной слышу лёгкие шаги и оборачиваюсь. В проёме двери стоит Вика в коротенькой своей  шёлковой ночной сорочке. Она улыбается. Я протянул руки и она, опустив глаза, тихо подошла ко мне. Я обнимаю её и она запрокинув голову, открыв слегка губы, смотрит мне лукаво в глаза. Я целую её в губы и она смеётся и говорит:

- Смело, смело.

Я вновь подхватываю Вику на руки. Я люблю  это делать. В такой момент чувствуешь себя сильным и большим, нежным зверем с ценной ношей на руках. И Вика тоже любит это. Она говорит, что впервые ощутила себя любимой женщиной  в тот  момент, когда я взял её  впервые на руки.

Вика тихо ждала, что будет дальше. А я просто положил её на постель и закрыл одеялом. Она удивлённо посмотрела мне в глаза и обхватила мне шею.

- Поцелуй меня, Абстронг, - прошептала она.

И я обнял её хрупкую фигурку и поцеловал.

- Я люблю тебя, Малыш.

Утро было выше грёз. В городе стреляли. И стреляли упорядочено. Видимо в городе, в его властвующей верхушке, кто - то всё же двинул бровями. Чувствовалось, что мы в Городе всё же живём не в полной анархии и, что в нём есть власть, хотя бы какая – нибудь.

Мы проснулись с Викой одновременно, как будто бы разбуженные единым звонком будильника. Но это не был  звон мирного будильника, это был звон стекла разбиваемого тупой носительницей смерти – пулей. Мы вскочили с кровати и босиком подбежали к окну в гостиной. Напротив, в доме у окна метнулась фигура с седым пучком волос на затылке и домашнем халате, и почти одновременно прозвучал выстрел, стекло раскололась  и фигура с алым цветком, расцветшим моментально на её груди, упала, вскинув руки в глубь чёрного квадрата комнаты. Вика застыла с приоткрытым  ртом, с широко открытыми глазами и дрожью во всём теле.

- А – а,  - прислонясь к медленно к раме, прошептала она одними губами.

Я очнулся сам и, подскочив к  Вике, прижал её к себе, увлекая в глубь комнаты в безопасную спальню. Всё её тело  била нервная дрожь, как  лихорадка, охватывая  его от  головы до кончиков пальчиков. Из  глаз Вики  одиноко текла слеза.

- Вика! Вика, очнись! - чуть встряхивал я  её тело, но она, неожиданно застыла  и  дышала,  задыхаясь  воздухом   мятежного Города.

- Вика, успокойся! - шептал я. - Пойдём в ванную.

Она пошла, едва двигая ногами, спотыкаясь на ровных местах, обхватывая моё тело.  В горле её тихо  забулькало и она едва  мы вошли, перегнулась в поясе к раковине.

Ее рвало минуты три.  Я едва успел перехватить ее, и держал все это время. После умыл и понес в спальню.

На улице, совсем рядом, раздался выстрел, и Вика вцепилась в меня, с протяжным воем зажмурив глаза.

- Абстронг, зачем это все? Зачем жить? Спаси, милый! - беспорядочно захлебываясь, прорвавшимися слезами кричала она.

- Успокойся, дорогая! Все уйдет, - пытался ее успокоить, но она не успокаивалась, пока я не включил магнитофон. Магнитофон заглушил шум улицы, - Все уйдет и придет другое.

- Прости, прости, Абстронг, - кричала Вика, обхватив мою шею, - Я боюсь.

- Не бойся, я рядом, я никому тебя не дам.

- Даже Смерти?

- Да, даже ей!

Это как-то отрезвила Вику, и она уже молча плакала на моем плече, пока я гладил ее.

- Успокойся, Малыш.

К вечеру Город уснул, как бы забыв, что творилось в нем днем. И вся смута, гам, шум и смерть ушли на покой. Все, что творилось, было, похоже, глупую игру в войну детей, не знавших войны. Город устал, от суеты и в этом городе не ждали нас. Два существа, два человека спали в городе, ищущего покоя, но его ничтожные жители не хотели дать покоя. Городу, где они были случайно. Да и я вёл политику не вмешательства и мало  отличался от тех типов, что кричали  на митингах, стреляли в подобных себе и обещали, обещали, обещали и нечего не делали.

 Да  чем мог отличаться я, живя в своём гетто рабочего района окраины, пусть даже и в частном мире кооперативной квартиры? Конечно, я не был таким как все. Я пытался не быть таким как все. Я не хожу толпами, я ненавижу толпы. Я имею другое воспитание. Я впитываю только свои идеи,   посылаемые мне с моей планеты с чарующим именем Виктория, Моё открытие  этой чистой и непорочной планеты в хаосе происходящего на Земной плоскости.

Оторвавшись от мира  равнодушия окраин, находясь  в центре событий нас с Викой,  мало  беспокоило то, что творилось под самым  нашем  носом, под окнами  квартиры. Мы заперлись в квартиры  и, не включая бестолково и сбивчего лапочешего радио, сидели на полу или  лежали на ковре и говорили ни о чём и обо всём сразу. Нас без всякого злого умысла смешила, как политика марионеток  правительства,  так и  их брошенных на уничтожение слуг, нынешнего олицетворения зла и врагов всего нового и «верного». Нас до слёз смешила  циничность правителей, как нынешних, так и бывших. И лишь одно  утешало, что всему в мире приходит конец и  война, ожидающая нас через два года, отрезвит нас в час  в час смертный. Вика лежала на моих коленях и шептала горячо, о том, что она по минутам, до ужаса для самой себя, высчитала,  сколько ещё осталось жить планете и даже запустила компьютер в своей лаборатории в институте на отсчёт в обратной последовательности. Я отвечал ей, что она просто устала и надо забыться и уехать от суеты.

- Уедем в Веборг, - предложил я.

- Ты думаешь, Абстронг, что  чудо повториться.

- Нет, но надо забыться,

- Но для этого есть наркотики

- Не дури, - схватил я в ладони голову Вики и повернув к себе посмотрел ей в глаза. – Глупая девчонка!

- Я пошутила, - слабо улыбнулась она.

- Глупая шутка.

- Прости. Я не хотела тебя обидеть. Но когда мы поедим? Кругом всё закрыто и нас не выпустят.

- Смешно даже, что я не подумал об этом. Но ведь у нас есть деньги, а за них любой  вывезет нас из любимого города, хоть куда. А уж за зелёные купюры тем более.

Я потянулся до пиджака и, вытащив бумажник, вытряхнул из него доллары.

- Мы купим счастье свободы, как это не смешно.

Я не буду говорить, о том, как мы выбирались из города. Скажу лишь, что я ещё раз доказал себе, что всё продаётся  и всё, увы, покупается в этом мире. Нас вывез  какой - то тип в чёрной "Волге", которую не тормозили на постах на окраине города. Он отвёз нас на пару километров от кольцевой дороги и молча, улыбнувшись, положил доллары в "бардачок", развернул машину и уехал  обратно в город.

- Вика, - оглянулся я на, стоящую молча, грустную мою спутницу, - ведь мы в десяти километрах от деревни, где уединились Прина с Валендом.

-  Правда, -  безразлично ответила Вика.

-  Пошли, Малыш.

Я взял Вику за руку и повёл её по обочине шоссе за собой. С начало она шла, молча, а я что - то говорил, пытаясь вывести её из затянувшегося оцепенения. Вика молчала, а потом тихонько запела, и я понял, что к ней возвращается её былая  сущность. Я молчал теперь и слушал. Пела Вика о чём-то грустном на каком - то скандинавском наречии. Я не понимал слов песни, но понимал песню души своей странной подруги. Так мы и шли посреди тумана который застлал всю дорогу и обе её обочины. Где-то за туманом угадывался лес, и пахло утренней сельской свежестью раннего утра.

Нам на встречу  проезжали бронетранспортёры с улыбающимися солдатами в камуфляжах и знаками гвардии. Они свистели, и что-то кричали нам вслед, но мы были заняты и не слышали их слов.

По знаку у дороги мы поняли, что до деревни, где жил Валенд осталось не более двух километров, когда из-за поворота вышли Валенд и Прина. Нисколько не удивляясь, мы поздоровались и пошли назад в деревни.

- Как там? - просил Валенд.

- Как в кино, - улыбнулась грустно Вика в ответ, - Темно, толпа  и все ждут и можно уйти.

      - И вы ребята, ушли, - улыбнулся Валенд.

     - Как видишь.

      - Ну и правильно.

Туман медленно расходился и таял.

Почему Вика потянула меня в деревне в церковный храм на окраине? Ведь она не хотела молиться ни какому Богу. Видимо ей просто хотелось забыть пыль дороги. Пыль, которая хрустела право у нас на зубах, даже когда мы умылись дома у Валенда и уже даже сели за стол.

Мы зашли в старый покосившийся слегка храм видимо открытый не так давно после забвения. У алтаря тянул, стараясь, священник молитву, а старушки с благоговением слушали. Впрочем, среди пришедших были разные люди. Среди разношёрстной публики храма, конечно, были и те люди с медными бляхами власти и те, кому было  просто интересно смотреть на церковную службу. Как на модное событие, как на новую  модель  автомобиля. Были тут конечно и те, кто хотел просто покоя. Но разве другой кто - то, а не ты, может  дать  покой?

- Вика, а ты веришь в это? – спросил я, кивнув на,  читающего Библию, священника   у  алтаря.

- Да, я верую, - шепотом ответила мне Вика.

- Честно сказать завидую! – улыбнулся я в ответ. – Знаешь…

- Давай поговорим потом, - остановила она меня на половине слова. – Извини.                

Я кивнул молча в ответ, сжав тихонько руку Вики в своей ладони.

Когда мы вошли в лес за деревней, время было уже за полдень и, туман уже весь рассеялся и, лежал лишь в отдельных глубоких  оврагах. В лес с Валендом меня потянула Прина, с какой - то своей маленькой женской идеей. Вика не пошла с нами, сказавшись, больной, и легла спать в дальнюю комнату дома Валенда, запершись от всех. Я обошёл дом, но Вика закрыла ставни, видимо, предусмотрев мою хитрость.

В лесу стояла простая и чистая осень. И природе  было всё равно, что там у этих глупых людей в их городах пыльных и смрадных. Листья были жёлтых, красных и жёлтых оттенков и это давало повод вспомнить вновь  шумные магистрали города  со светофорами. Но я встряхнул головой, и вся чушь последних суток померкла в красках истинного и верного, живущего вокруг меня. Осень жила. Прина с Валендом мелькали где - то  там за деревьями впереди, иногда даже исчезая из моего поля зрения. Но это и было хорошо. Я хотел молчать и ребята, поняв меня, ушли и не мешали мне. Я жил. Жил с глупым упорством муравья, повинуясь инстинкту жить, что бы жить и не более того.

Я шел, сбивая жёлтые листья, смотрел, как  опадают красные и гниют бурые - коричневые. Всё как в жизни - цвета меняются, а падения не минует ни кого.

В лесу хорошо думалось. Может быть, этому способствовало тихое состояние природы, может просто, пришло время задуматься, может, я просто хотел стряхнуть с себя всю пыль смуты города. Но я думал, не думая обо всей  этой странности. Город лежащий в двух десятках километрах  от меня был равнодушен ко мне, человеку, которому иногда кажется, что он его любит. Да я люблю этот город. Город! Я люблю его камни, но не выживших из ума его жителей, запутанных, возненавидевшими весь мир пришлыми правителями. Конечно, и я не люблю людей в целом, но поодиночке это индивидуумы достойные того, что бы погибнуть за них не оглядываясь  на прожитые годы. Хотя нет высокие слова! Я не стану гибнуть за этих людей, но я и не уничтожал их, ибо сами они уничтожат себя.

А Вика? Любит ли она этот город? Скорее всего, любит ведь где - то в его земле  покоятся её предки и,  скорее всего и ей жить и умереть в его чертогах.  Хотя с её постоянным стремлением к новому, она может никогда больше не увидеть город подобравших под своим небом  чужаков, не имеющих родины.

Виктория. Мне захотелось увидеть её, оставшуюся там за лесом. Я побежал, треща сучьями и сбивая листья. Мысли рвались в голове, и обрывки их летели и исчезали в воздухе. И лишь одна мысль оставалась - Виктория.

Я выбежал из леса  к деревни и увидел на краю огорода за деревней яркое пятно. От дома Валенда ко мне шла Вика. Она увидела меня и побежала ко мне навстречу. И я, раскинув руки, побежал ещё быстрее.

Вот так мне и запомнился последний день городской смуты, но дело - то не в нем.